Неточные совпадения
Когда Грэй поднялся на
палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен
шел в это время
по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Самгин охотно
пошел; он впервые услыхал, что унылую «Дубинушку» можно петь в таком бойком, задорном темпе. Пела ее артель, выгружавшая из трюма баржи соду «Любимова и Сольвэ». На
палубе в два ряда стояло десять человек, они быстро перебирали в руках две веревки, спущенные в трюм, а из трюма легко, точно пустые, выкатывались бочки; что они были тяжелы, об этом говорило напряжение, с которым двое грузчиков, подхватив бочку и согнувшись, катили ее
по палубе к сходням на берег.
Грузчики выпустили веревки из рук, несколько человек, по-звериному мягко, свалилось на
палубу, другие
пошли на берег. Высокий, скуластый парень с длинными волосами, подвязанными мочалом, поравнялся с Климом, — непочтительно осмотрел его с головы до ног и спросил...
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам
шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На
палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата
по каналу.
Заслышишь щелканье их туфлей
по палубе, оставишь перо, возьмешь фуражку и
пойдешь смотреть, зачем приехали.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка
идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на
палубе ни души.
По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить
по палубе. Мы
шли все в виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
«
Пошел все наверх!» — скомандует боцман, и четыреста человек бросятся как угорелые, точно спасать кого-нибудь или сами спасаться от гибели, затопают
по палубе, полезут на ванты: не знающий дела или нервозный человек вздрогнет, подумает, что случилась какая-нибудь беда.
Вот
идут по трапу и ступают на
палубу, один за другим, и старые и молодые японцы, и об одной, и о двух шпагах, в черных и серых кофтах, с особенно тщательно причесанными затылками, с особенно чисто выбритыми лбами и бородой, — словом, молодец к молодцу: длиннолицые и круглолицые, самые смуглые, и изжелта, и посветлее, подслеповатые и с выпученными глазами, то донельзя гладкие, то до невозможности рябые.
Вдруг раздался пронзительный свист, но не ветра, а боцманских свистков, и вслед за тем разнесся
по всем
палубам крик десяти голосов: «
Пошел все наверх!» Мгновенно все народонаселение фрегата бросилось снизу вверх; отсталых матросов побуждали боцмана.
Как навастривали они уши, когда раздавался какой-нибудь шум на
палубе: их пугало, когда вдруг люди побегут
по вантам или потянут какую-нибудь снасть и затопают. Они ехали с нами, а лодка их с гребцами
шла у нас на бакштове.
Там, стоя на
палубе «Байкала», я видел, как буксирный пароход, тащивший большую баржу с двумя сотнями солдат, утерял свой буксирный канат; баржу понесло течением
по рейду, и она
пошла прямо на якорную цепь парусного судна, стоявшего недалеко от нас.
На место Максима взяли с берега вятского солдатика, костлявого, с маленькой головкой и рыжими глазами. Помощник повара тотчас
послал его резать кур: солдатик зарезал пару, а остальных распустил
по палубе; пассажиры начали ловить их, — три курицы перелетели за борт. Тогда солдатик сел на дрова около кухни и горько заплакал.
— Богачи они, Чернозубовы эти,
по всему Гнилищенскому уезду первые; плоты гоняют, беляны [Волжское плоскодонное, неуклюжее и самой грубой работы речное, сплавное судно, в ней нет ни одного железного гвоздя, и она даже проконопачена лыками; длиной 20–50 саженей, шириной 5-10; поднимает до 150 000 пудов; беляны развалисты, кверху шире,
палуба настлана помостом, навесом, шире бортов;
шли только
по воде, строились
по Каме и Ветлуге, и спускались
по полноводью с лесом, смолою, лыками, рогожами, лычагами(верёвками); на них и парус рогожный — Ред.], лесопил у них свой.
Дождь продолжал
идти; вода
шла все на прибыль. Мимо нас пронесло барку без передних поносных; на ней оборвалась снасть во время хватки. Гибель была неизбежна. Бурлаки, как стадо баранов, скучились на задней
палубе; водолив без шапки бегал
по коню и отчаянно махал руками. Несколько десятков голосов кричали разом, так что трудно было что-нибудь разобрать.
Установили аппарат на
палубе. Матросы быстрыми привычными движениями сняли
шлем и распаковали футляр. Трама вышел из него в поту, задыхаясь, с лицом почти черным от прилива крови. Видно было, что он хотел улыбнуться, но у него вышла только страдальческая, измученная гримаса. Рыбаки в лодках почтительно молчали и только в знак удивления покачивали головами и,
по греческому обычаю, значительно почмокивали языком.
«Нижний Новгород»
шел с «грузом арестантов», назначенных на Сахалин. Морские уставы вообще очень строги, а на корабле с подобным грузом они еще строже. Днем арестанты посменно гуляли
по палубе, оцепленные крепким караулом. Остальное время они проводили в своих помещениях под
палубой.
Слегка балансируя
по палубе корвета, который довольно плавно поднимался и опускался на относительно спокойной качке, Ашанин торопливо, в несколько возбужденном состоянии юного моряка, идущего на свою первую серьезную вахту,
шел на бак сменять подвахтенного гардемарина.
Володя ушел от капитана, почти влюбленный в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и
пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его было не так-то легко. Долго ходил он
по корвету, пока, наконец, не увидал на кубрике [Кубрик — матросское помещение в
палубе, передней части судна.] маленького, широкоплечего и плотного брюнета с несоразмерно большим туловищем на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора в «Руслане», с заросшим волосами лицом и длинными усами.
— Благодарю, сэр… Сигары у вас, кажется, хорошие! — проговорил он, понюхав сигару, и тотчас же закурил ее, швырнув свой окурок. — Добрая сигара! Гаванская и высшего сорта! — прибавил он, потянув носом дым. — Отчего «Нита» не выдержала? Да опять-таки
по моей самонадеянности и жадности… Да… «Нита» была перегружена, а я жалел бросить за борт часть драгоценного груза… Все ждал до последней минуты… И когда мы побросали бочки с
палубы, было поздно… Волны залили «Ниту», и она с моими долларами
пошла ко дну…
Все на корвете торопились, чтобы быть готовыми к уходу к назначенному сроку. Работы
по тяге такелажа
шли быстро, и оба боцмана и старший офицер Андрей Николаевич с раннего утра до позднего вечера не оставляли
палубы. Ревизор Первушин все время пропадал на берегу, закупая провизию и уголь и поторапливая их доставкой. Наконец к концу пятого дня все было готово, и вечером же «Коршун» вышел из Гонконга, направляясь на далекий Север.
Но разбойники
по местам не
пошли, толпа росла, и вскоре почти вся
палуба покрылась рабочими. Гомон поднялся страшный.
По всему каравану рабочие других хозяев выбегали на
палубы смотреть да слушать, что деется на смолокуровских баржах. Плывшие мимо избылецкие лодки с малиной и смородиной остановились на речном стрежне, а сидевшие в них бабы с любопытством смотрели на шумевших рабочих.
Робко вступает Дуня на
палубу, дрожащей поступью
идет за отцом в уютную каюту, садится у окна, глядит на маленький свой городок, что причудливо раскинулся
по берегу, полугорьям и на верху высокой кручи…
Молча и Марко Данилыч просмотрел ее и медленными шагами
пошел вдоль
по палубе.
Поговорив немного с вятским старожилом, я
пошел к берегу. Пароход, казалось, был насыщен электричеством. Ослепительные лучи его вырывались из всех дверей, люков и иллюминаторов и отражались в черной воде.
По сходням взад и вперед ходили корейцы, носильщики дров. Я отправился было к себе в каюту с намерением уснуть, но сильный шум на
палубе принудил меня одеться и снова выйти наверх.
У Глафиры слегка сжало сердце, как будто при внезапном колебании
палубы на судне, которое до сих пор
шло не качаясь, хотя
по разгуливающемуся ветру и давно уже можно было ожидать качки.
Иоле прислушивается еще несколько минут, потом, быстро и ловко лавируя между спящей орудийной прислугой, ползет
по доскам
палубы туда, где находятся грозные источники смерти. Его руки сами натыкаются на холодные остовы неприятельских пушек.
Слава Господу и его святым, он, Иоле, y цели сейчас!
Теркин прошелся
по палубе и сел у другого борта, откуда ему видна была группа из красивой блондинки и офицера, сбоку от рулевого. Пароход
шел поскорее. Крики матроса прекратились, на мачту подняли цветной фонарь, разговоры стали гудеть явственнее в тишине вечернего воздуха. Больше версты «Бирюч» не встречал и не обгонял ни одного парохода.